Эпические сказания - ОЧЫ-БАЛА

[Сергей Колотов]

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Прошло немного, много ль дней
Покой долин, траву полян
Печальной горечью своей
Покрыл клубящийся туман,
Пропала ясная луна,
Привычных звезд на небе нет,
Сплошного снега пелена
Просторный затопила свет.
Снега тяжелые идут,
Камнеподобные летят,
Крутые, злые ливни тут
Огнеподобные гудят.
В загонах тучей сбился скот,
На землю мерзлую упал,
Сбежался кучею народ,
Объятый ужасом стоял.
На черно-пепельной горе,
На белоснежном серебре,
Скакун могучий Кан-Дьерен,
Сверкая глыбами колен,
Став на дыбы, закрыл собой
Свет поднебесья голубой.
Кан-Тадьи-бий сидит в седле
Как черный беркут на скале,
Зловещий богатырь-старик
Закрыл затылком солнца лик.
Несет огромное копье —
На солнце блещет острие.
Громадно лезвие меча —
Горит от лунного луча.
В тайге убив лесных зверей,
Всех привязал на торока,
В воде убив речных зверей,
Втолкал в два кожаных мешка.
За ноги туши он связал,
За ноздри шкуры нанизал.
Копытом Кан-Дьерен стучит,
Кой-как добычу волочит.
Сверх мер — медвежьих толстых шкур
И лисьих — легких как туман,
Но зол как зверь, как туча — хмур,
С охоты движется каан.
Гневясь, каан в седле сидел,
Громовым голосом кричал,
Глазами страшными глядел,
Громадным кулаком стучал.
Узнал он, двигаясь домой:
Здесь пасся огненно-гнедой,
Здесь хитрая Очы-Бала,
Никем не узнана, прошла.
Он держит путь в свою страну,
Он думу думает одну:
«Свела себе мой черный скот,
Свела в могилу мой народ,
С тяжелой пикою пришла,
Сгубила сына Ак-Дьала!..»
Безумно гневен Кан-Тадьи,
Бушует черной кровью взгляд,
Так стиснул челюсти свои,
Что искры от зубов летят.

[Сергей Колотов]

И на долины — не туман —
Коня дыхание легло,
И листья носит не буран —
Каан, как буря, дышит зло.
Не снег летит, народ гоня,
Не дождь бесперестанно льет
То пена падает с коня,
То Кан-Тадьи роняет пот...
Владенья оглядев свои,
Веселье видит Кан-Тадьи,
В обилии, как прежде, скот,
В благополучии народ.
Никто сыночку Ак-Дьала
Не причинил покуда зла.
Веселый он — здоров и сыт —
В аиле с матерью сидит.
Владениям урона нет,
В стране его не видно бед...
Но богатырши виден след,
А вот следов обратных — нет.
И есть Очы-Дьерена след,
Один, ведущий лишь сюда,
Но нет обратного следа!
На это глядя, Кан-Тадьи
Неизмеримо злее стал,
Стрелою в стойбища свои
Слетел с вершины, как обвал.
Бежит толпа богатырей
За повод Кан-Дьерена взять.
Спешит толпа богатырей
Кан-Тадьи-бия повстречать...
Имеющая девять кос
И соболиный мех бровей,
Улыбку чище летних рос,
Глаза — черемухи черней,
Чьи волосы — ночная тьма,
Чьи щеки — радуга светла, —
Простушка девушка сама
К Кан-Тадьи-бию подошла.

[Сергей Колотов]

Каан девчонку увидал,
Кровавый вид его увял,
И сердце черное его
По ребрам бешено стучит,
Его стальное естество
Теперь заныло и болит.
«Имеющая девять кос —
Кто это? — думает каан. —
Я битв немало перенес,
Я покорил немало стран,
Но почему теперь размяк
Не раз испытанный костяк?»
Простушка девушка смела —
Проворно к бию подошла,
Сильны движения, легки,
С седла сняла она мешки,
Схватила с мясом тороки,
Сложила все это в углу
В дворце-аиле на полу.
Совсем властитель удивлен,
Супругу спрашивает он:
«Из умных девушек — умна,
Из сильных девушек — сильна,
Скажи — откуда здесь она,
Скажи, чья это дочь, жена?»
Краснея, сильно смущена,
Каану говорит жена:
«Бодой-зайсана дочь она, —
Бодо-Быркан. Служить пришла,
Когда ты на охоте был,
Она умела, весела...
Ты что — племянницу забыл?»
«Возможно, ты права, жена, —
Властитель говорит в ответ, —
Нам эта девушка нужна,
Наверно, тут плохого нет,
Но кто она, давай потом
Неторопливо разберем».

[Сергей Колотов]

На блюдах кушанья несут,
Колышется мясной курган,
Но из семидесяти блюд
Ни одного не съел каан.
Наказ он сыну дал: «Пришли
Ко мне каанов всей земли,
Кочующих в моих степях,
Ночующих в моих горах!»
И в ожидании гостей
Бий говорит жене своей:
«Где на своем гнедом коне
Коварная Очы-Бала —
В своей или моей стране?
Какие замыслы сплела?
Ее следы ведут сюда,
Но нет обратного следа.
Коль умерла, — то где костяк?
Убита,. — где же аргамак?
Кто пробовал ее еду?
Кто слышал, как она поет?
Клянусь, что я ее найду,
Коль среди нас она живет!»
Здесь тучи вспученной земли,
Клубясь, до неба поднялись,
Крутые облака стекли,
Смешались с пылью и слились.
Все — кто вблизи и кто вдали,
Кааны трех сторон земли
К Кан-Тадьи-бию собрались.
Имеющая девять кос,
Улыбку чище летних рос,
Простушка верная пришла,
Проворный танец начала.
Сто одноликих молодиц
С протяжной песнею вошли,
Сто одинаковых девиц
Сто разных песен завели.
На песни девичьи и пляс
Кааны-гости не глядят,
Как будто соль попала в глаз
Склонивши головы сидят.
Красиво девушки поют,
Каанам чашки подают,
Напевы дудки и струны
На дальнем стойбище слышны.
По приказанию отца
Позвали сына-молодца,
Сам появился Ак-Дьала,
Сказал печальные слова:
«Здесь гостьей без тебя была
Отважная Очы-Бала,
Тому назад немного дней
Мы разговаривали с ней.
Сама пришедшая сюда,
Сказала девушка тогда:
— Мои намеренья видны,
Не с местью — в гости к вам пришла,
Пред вами нет моей вины,
Не я вам горе принесла.
Владыки надо мною нет,
Чтоб над страною застил свет,
Бий не родился до сих пор,
Чтоб над Алтаем распростер
И над моим народом власть,
Я — на свободе родилась,
Неисчислим мой белый скот,
Непобедим родной народ.
Огромный солнечный увал
Отцом с рождения зову,
Одну из нежно-лунных скал
От века матерью зову.
И столько, сколько лет живу,
Ненужен или же незван —
Не приезжал ко мне каан,
Не колотил без спросу в дверь
Кривой короткою ногой,
Ни птица вольная, ни зверь
Не нарушали мой покой.
Зачем же вы средь бела дня
Задумали пленить меня?
Поганую орду гоня,
Пришли унизить вы меня!
Не для грабителей народ,
Не для погибели живет,
Не для того пасет стада,
Чтоб съела подлая орда!
Отец решил подмять страну —
Сын дважды с войском приходил,
Он — дважды начинал войну,
Ты — дважды гибель заслужил.
И кровь растерзанных коней
Рекою дымной растеклась,
И кровь поверженных мужей
В долине длинной собралась.
С самим кааном Кан-Тадьи
Теперь я встретиться хочу,
Все думы горькие свои
Пересказать ему хочу.
Начнет он воевать со мной —
Себе накликает беду,
Не станет воевать со мной —
Сама войною не пойду.
Обидят — стану я золой,
Согреют — стану я слугой.
Ответ дадите мне какой? —
Вот разговор какой вела,
Гостя у нас, Очы-Бала.
Затем узорный золотой,
Вином наполненный чочой
Очы-Бала мне поднесла,
Не брал — назад не приняла.
В подарок привезла она
Великолепного вина,
Что ж — отказаться от него?..
Что получилось из того —
Проснулся утром — никого,
Как будто бы Очы-Бала
В гостях у нас и не была...»
Тут шестьдесят один сосуд
Молодки статные несут,
Тут за одним другой сосуд
Рядами длинными встают.
Свинцовый полный тажуур,
Просторный черный тажуур,
Из бычьей кожи тажуур,
С плечами схожий тажуур,
Любой возьми, встряхни в руках -
Полны, не булькают они,
Любой из них — бросай хоть как,
Ни капли не прольют они.
Таким обилием вина
Душа каана смущена.
Тут, шестьдесят один сосуд
Руками легкими открыв,
Чуть-чуть от каждого из них
В чочой узорчатый налив,
Как дудка — девушка стройна,
Как ветерок — легка она,
Как речка — вьется и поет,
Каану чашку подает,
Как сон качается вино,
Красивых слов напев летит,
Кедровник, высохший давно, —
Кудрявой хвоей шелестит,
Как кость засохшие кусты —
Качают новые листы.
От ладно связанных речей —
На сердце стало горячей,
От складно сказанных речей —
Теперь стучит оно звончей.
Принять узорный золотой
Испить приветственный чочой
Каан обязан, так оно
Обычаем заведено.
Отведав славного вина,
Отец-воитель удивлен,
Цветочных запахов волна
Его окутала, как сон.
Подмявший многих исполин
Озер немало опростал,
Испив чочой всего один —
Уже заметно пьяным стал:
«Жаль, торопливою была,
Не дождалась Очы-Бала,
Желаю с ней потолковать,
Железной цепью заковать!»
Каан проголодался вдруг,
Кричит и гонит верных слуг,
Сварили чтобы поскорей
Лесных и водяных зверей.
От одного чочоя пьян,
Распоряжается каан:
Он девяносто певунов
Звериным рыком распугал,
Он восемьдесят плясунов,
Ногами топая, прогнал.
«Сегодня только двух девиц
Желаю поглядеть, — сказал, —
Сегодня только двух певиц
Послушать я хочу»,— сказал.
Всех шестьдесят каанов он
Вином заставил угощать,
Всех семьдесят каанов он
Заставил силой — пировать.
«Сейчас не пить — когда же пить?
Пускай нальют вина, — сказал, —
Сейчас не есть — когда же есть?
Пусть мясо подают»,— сказал.
И, проглотив второй чочой,
Сидел каан — совсем хмельной:
«Народ поите аракой!
Но помните наказ такой —
Богатырю вручите меч,
Чтоб пьяным головы отсечь!»
Такой наказ отдав, опять
Сам продолжает пировать.
Сидит с ним рядом Ак-Дьала,
Смущенная жена пришла,
Сам открывает золотой
Сосуд с веселой аракой...
Простушка девушка одна
Плясать осталась, песни петь,
Она легка, она стройна,
Она — как солнечная медь.
Густые волосы ее
В косички крепко сплетены,
Косички темные ее
Как речки — вьются вдоль спины.
Глаза — черемухи черней,
И в каждом тонет свет звезды,
Лицо прекрасное свежей
Летящей радужной воды.
«Откуда все же завелась,
Откуда девушка взялась?
Посмотришь — вроде бы проста,
А приглядишься — красота!
Прикинешь — вроде не видна,
Присмотришься — сильна она!»
Каан толкует, удивлен,
Своим глазам не верит он.
Проворно девушка взяла
Просторный черный тажуур,
Простушка быстро принесла
Большой узорный тажуур,
С краями чашку налила,
С красивой песней поднесла.
В напеве звонкой песни той
Кукушки летние слышны,
В словах красивой песни той
Цветы весенние видны.
Польщенный щурится каан, Племянница Бодо-Быркан —
Послушная раба его,
Почтив владыку своего,
Униженно к земле припав,
На правое колено встав,
Ему вручила золотой,
Звездой украшенный, чочой.
Цветочных запахов волна
Легко исходит от вина.
Не ожидая близких бед,
Забыв про богатырский след,
Забыв, что тут в гостях была
Защитница Очы-Бала,
Горячий — «оп!» не говоря,
Горчащий — «ох!» не говоря,
Каан опять испил до дна
Чочой приятного вина.
Расплылся жиром и размяк,
Расслабился его костяк,
И три десятка верных слуг
Еду приносят повкусней,
Толпою вертятся вокруг,
Куски приносят пожирней.
Узрел каан: опять несут
С вином увесистый сосуд —
Узорный, красно-золотой,
Хмельною полный аракой.
Сосуд тяжелый подняла
Простушка, в чашке золотой
Кан-Тадьи-бию подала
Хмельной, на сотне трав настой.
Перед властителем она
Стоит почтительно скромна.
Народ объял холодный страх,
Народ притих, как будто ночь,
Кааны, бывшие в гостях,
Сидят, разъехаться не прочь.
От песни звонкой, как весна, —
Ребенком глянет исполин,
От песни плавной, как волна,
Мальчишкой станет властелин.
Кедровник издавна сухой
Зазеленел от песни той,
Кустарник, восемь лет сухой,
Покрылся новою листвой.
За Кан-Дьерена — честь свою,
За крылья верные свои,
За друга первого в бою —
Ну, как не выпить Кан-Тадьи?
Перевалившего сто гор,
Прошедшего морской простор.
Проехавшего сто дорог —
Прославленного рысака, —
Не выпив, оскорбить не мог,
К чочою тянется рука,
Чочой узорный золотой,
Пахучий, как лесной цветок,
С почтеньем поданный чочой
Бий осушил в один глоток,
Коварный опростав чочой,
Каан трясется, как больной,
Качаться стала голова,
Кидать дурацкие слова.
Приходят шестьдесят девиц,
Еду отборную кладут,
Приносят сорок молодиц

[Сергей Колотов]

Густой кумыс, крутой курут31.
Вновь появляется пред ним
Большой свинцовый тажуур,
Вином наполненный хмельным
Просторный новый тажуур.
Искрой под черною горой
Мелькает золотой чочой,
Пожаром ярым над тайгой
Летает золотой чочой.
Теперь про сына Ак-Дьала
Простушка песню завела:
«Судьбина горькою была,
Сражен был дважды Ак-Дьала,
И дважды воскрешал его,
Сынка родного своего,
Великий Кан-Тадьи каан —
Животворящий великан,
Из пасти смерти вырывал,
Жизнь трижды сыну даровал,
Но никогда отец пока
Чочой не выпил за сынка!»
Совсем растроган песней той,
За сына чашку опростал,
Испив приветственный чочой,
Каан безмерно пьяным стал:
Как будто на гору взбежал —
Копыта стукают в виски,
Как будто с лошади упал —
Колотят в темя молотки.
Смеркается глубокий ум,
Сознанье мощное сдает,
Совсем озлоблен и угрюм,
Своим зайсанам он орет:
«Гоните всех! Пускай сюда
Не ступит ни одна нога!
Пусть верная моя орда
Стоит недвижно, как тайга!
Простушка черная сильней
Прославленных богатырей!
Племяннице Бодо-Быркан
Приказ отныне твердый дан —
Просторы наши обойди,
Поройся всюду, погляди,
Прислушайся к земной груди,
Погибшей иль живой — найди,
В каком бы мире ни была —
Великую Очы-Бала!
Во всей моей стране одна
Ты, чую, знаешь, где она!»
Так, не предчувствуя беду,
Каан, качаясь, прокричал,
Так, повалившись на еду,
Каан хмельной пробормотал...
Решит судьба — кому дано
Подняться в небо, пасть на дно...
Простушкой девушкой была
Красавица Очы-Бала,
Каана черные дела
Давно сестрица предрекла,
Предвидела, и потому
Сказала девушка ему:
«Очы-Дьерена приведу,
И богатыршу я найду,
Их приведу к исходу дня,
Не опьянейте без меня!»
И, двери настежь распахнув,
Дворец покинула она,
На черный склон легко шагнув,
Нахмурясь, плюнула она:
«Плюю на каменный шалаш!
Каан, которым правит блажь,
Идя наперекор судьбе,
Беду накликал сам себе!

[Сергей Колотов]

Ты с пораженьем незнаком,
Вознесся высоко, ну что ж,
Ты скоро упадешь ничком,
В навозе червем поползешь!» —
Великая сказала так,
В долине встретила табун,
В нем, рыжих кобылиц вожак,
Был красно-пламенный скакун.
За жеребцом летит она,
Свалила на бок на ходу,
Вмиг обратала скакуна,
Надела крепкую узду.
К дверям стогранного дворца
Она подводит жеребца.
«Вот, — говорит, — Очы-Дьерен
Попал к тебе, воитель, в плен».
Отважная Очы-Бала
На гору черную взошла,
Скалу красивую нашла,
Своей рукой оторвала,
Скала блестела, как луна,
Светилась чистым серебром,
Сияла золотом она
Под светлым солнечным лучом.
В свое подобье превратив
Великолепную скалу,
В свои одежды нарядив
Еще одну Очы-Балу,
Ее веревкой оплела,
В дворец каана принесла
И водрузила на топчан:
«Исполнен твой приказ, каан,
Я богатыршу привела,
Перед тобой — Очы-Бала!»
С кровавой думою каан,
Коварный, злобный великан,
С округлой черной головой,
С железной палкою кривой, —
Он люд подземный покорил,
Он всех шулмусов32 победил ,
Подземный мир насквозь прошел,

[Сергей Колотов]

Он Дьельбегена33 поборол, —
Чинивший бедствия каан,
От человечьей крови пьян,
Срубивши голову, злодей
Ее укладывал к ногам,
Отсекши ноги у людей,
Бросал на головы врагам, —
Увидел: перед ним была
Великая Очы-Бала.
Взревел, как зверь, отродье зла,
Как будто острая стрела
Меж ребер каменных прошла,
Стальные легкие прожгла...
Глаза — два черные котла,
И там вскипела кровь — густа,
Слова, исполненные зла,
Летят обвалом изо рта:
«Сгубила ты народу тьму —
Тебе все мало, — говорит, —
Хребет сыночку моему
Переломала, — говорит, —
Убила тысячи коней
И не устала, — говорит, —
С издевкой мертвого ко мне
Ты отправляла, — говорит, —
За боевых моих коней —
Твой конь хотя бы, — говорит, -
Но ты моих богатырей
Не стоишь, баба», — говорит.
Катилась злоба с языка,
Разгоряченный, бий вспотел
И, руки уперев в бока,
Ходил, суставами скрипел.
Хмельному не понять уму,
Что им руководит вино,
И стать посмешищем ему,
А не героем суждено.
И не Очы-Дьерена он
Стреножил и швырнул в загон,
А в жеребце из табуна
Спьяна увидел скакуна.
Переодетую скалу
Он принял за Очы-Балу...
Решив ей кости поломать,
Пошел скалу давить и мять,
Цепями тяжкими связал,
Железом твердым заковал
И сбросить слугам приказал
В бездонный каменный провал.
Коричневатая скала
Не говорила никогда, —
В его руках Очы-Бала
Не закричала — вот беда.
Толпою набежал народ.
В подвал открыли черный вход,
Но как ни бились, не смогли
Девицу приподнять с земли.
Потели слуги дотемна,
Пыхтели слуги — все не впрок,
Пока; топчась, у топчана
Сломали девяносто ног.
Совсем разрушился топчан,
Взъярился бешеный каан,
Упал на золотой порог,
С ноги чугунный снял сапог,
И палец, толстый как бревно,
Продел в железное звено
Цепи, которою была
Окована Очы-Бала,
И, приподняв, швырнул скалу
В открытую глухую мглу...
Скала стогранная сто дней
В глубокий падала провал,
И грохот девяносто дней
На всей земле не убывал.
И семьдесят один каан
В недоуменье, удивлен,
И шестьдесят один каан
Ужасным грохотом сражен.
Сидит простушка весела,
Ни слова не произнесла,
Взлетели уголочки рта,
Улыбка тронула уста,
Опять взяла она шоор,
Напев, подобный ветру с гор,
Подобный ручейку напев
Потек, живое обогрев...
Довольства полон Кан-Тадьи —
Осуществил мечты свои:
«Я сделал то, что говорил,
Коня стреножил, — говорит, —
Убью девчонку говорил,
И уничтожил», — говорит.
Но тут простушка подняла
Сосуд просторный золотой,
С краями снова налила
Сердитой водкою чочой.
Каану смело подает,
Красиво, весело поет:
«Не допустившему войну
В свою прекрасную страну,
Отцу бесчисленных племен,
Венцу шестнадцати сторон,
Творцу блистательных побед,
Лицу, являющему свет,
Тому, чей ум непостижим,
Кто вечен и несокрушим,
Чье слово поднебесный гром,
Чей взгляд, как солнце, золотой,
Я за победу над врагом
Смиренно подношу чочой!»
С присловьем подан был чочой,
И не принять его — грешно,
А если с песнею такой —
Испить положено вино.
За доблесть твердую в бою,
За громогласный подвиг свой,
За славу жирную свою —
Ну как не выпьет он чочой?
Кровь злого мстителя бурлит,
Кровь победителя горит,
Приняв величественный вид,
Каан чванливо говорит:
«Очы-Дьерен — хромой торбок,
Одной рукой стреножить смог,
Как пень, глупа Очы-Бала,
Коль в мой подвал попасть могла!
На заковавшего врага,
На закопавшего врага —
Пойдет ли кто-нибудь войной,
Сразится ль кто-нибудь со мной?
И переполненный чочой —
Дань уважения ко мне,
Знак благодарности людской,
Разлившейся по всей стране!
За это выпить суждено...»
Чочой приветственный схватил,
Глотая с клекотом вино,
Единым духом осушил.
И тяжко опьянел каан,
Ум сбился у него с дорог,
Хмельнее водки — истукан
Собою властвовать не мог.
Сверкает сумасшедший взгляд,
Глаза кровавые горят,
Был человек — глядит — толпа,
Была толпа — глядит — народ,
Отвисла нижняя губа,
Бий, теша власть свою, орет:
Но что — никто не разберет...
Он позабыл друзей своих,
Теперь глядит поверх голов,
Друзей не помнит боевых,
Их сделать слугами готов.
Что в жеребце из табуна
Спьяна увидел скакуна,
Что приодетую скалу
Он принял за Очы-Балу —
Не понимает до сих пор,
Несет каан хвастливый вздор:
«Я в ста сраженьях победил,
Очы-Дьерена укротил!
Я спас от бедствия народ —
Девчонка под землей гниет!»

[Сергей Колотов]

И говорит, смертельно пьян,
Простушке девушке каан:
«Когда отправлюсь на покой,
Ты, дочка, присмотри за мной:
Спусти с серебряных цепей
Моих лохматых кобелей,
И Кан-Дьерена отвяжи,
Поставь, где пышная трава,
И мне златое прикажи
Седло поставить в голова,
Усну в кольчуге боевой,
Не ослабляя пояс свой,
Усну — не выпущу из рук
Восьмйдесятислойный лук,
Запоминай, хотя усну,
Но всю подвластную страну
Не перестану я стеречь,
В руке сжимая острый меч!..»
И снова девушка поет,
Слова приятные, как мед,
Так эта песня хороша —
Как лед растаяла душа.
Чочой летает золотой,
Сияет полною луной,
Чочой серебряный летит,
Как солнце ясное блестит.
Легка девица и стройна,
Поет с почтением она:
«Превыше тучи, — говорит, —
Каан могучий, — говорит, —
Чочой последний, — говорит, —
Как полдень летний, — говорит,
Искрой своею, — говорит, —
Ваш сон согреет, — говорит, —
Сон беспечальный, — говорит, —
Чочой прощальный», — говорит.
Хоть имя громкое свое
Кан-Тадьи-бий узнал едва,
Душой впитал ее напев,
Значенья полные слова.

[Сергей Колотов]

Как от девицы золотой
Прощальный не принять чочой?
Неиссякаемый чочой
Стоит, не гаснет перед ним,
Непроливаемый чочой —
Перед воителем седым.
Как от красавицы такой
Последний не принять чочой?
Все осушил каан до дна,
Испил седьмой чочой вина,
И вниз лицом упал каан —
Пьянее пьяной водки — пьян.
Упавшая на рукава —
Гудит большая голова.
Прошлась простушка на носках,
На двух крутнулась каблуках —
И прежний вид приобрела
Прекрасная Очы-Бала.
На всей земле прекрасней нет,
Одежд луноподобных свет,
Одежд солнцеподобных луч,
Суровый взгляд ее — могуч,
Великой силою полна —
Дворец покинула она.
Вмиг Кан-Дьерена скакуна
Она поймала, как овцу,
Скакун стреножен, усмирен,
Поставлен к черному дворцу
В один с торбоками загон.
Кан-Тадьи-бия, как мешок,
Она скатила под порог,
С постели бело-голубой
Перевалила на старье,
Каана пояс боевой
Переменила на рванье,
И в не пустевший на веку
Колчан — вложила горсть травы,
Лук убрала она, клюку
Поставила у головы,
И вместо белого меча,
Всегда рубившего сплеча,
Держать воителю пришлось
В руке — обглоданную кость.
Она златое унесла
Седло, горевшее в ночах,
А принесла Очы-Бала

[Сергей Колотов]

Потертый старый ынырчак34.
Двум псам каана боевым
Сломала челюсти она,
Двум беркутам сторожевым
Пробила головы она.
Каану крепко так спалось,
Немало дней подряд он спал,
Какое горе с ним стряслось,
Кровавоглазый не узнал.
Проснулся — глаз не разлепить,
Ни рук не чувствует, ни ног,
Лишь — «принесите мне попить!»
Он хрипло выговорить смог.
«От злой коровы молока!» —
Смех прибежавших молодиц;
«Спасет каана арака!» —
Слова язвительных девиц.
«А что у вас под головой?» —
Вокруг насмешливо кричат,
Глядит каан, под головой
Облезлый старый ынырчак.
«А что под вами за постель?
Откуда мягкая взялась?»
Глядит — под боком не постель, -
Лохмотья черные, как грязь.
Каана охватила злость,
Всех порубить решил сплеча,
Но сжал в руке кобылью кость
Он вместо острого меча.
Всех пострелять решил вокруг,
За луком тянется рука,
Но где стоял могучий лук —
Стоит старушечья клюка.
Он псов покликал боевых,
Двух беркутов сторожевых,
Не прибежали кобели —
Лежат убитые в пыли,
Две птицы злые не летят —
В траве подбитые лежат.
«Ээй, старуха, помогай!»
Но не откликнулась жена,
Ногой не двинет абакай —
К столбу прикована она.
«Ээй, на помощь, Кан-Дьерен!»
Но вместо ржанья слышен стон,
Конь Тадьи-бия усмирен,
С торбоками бок о бок он.
«Ээй, спасай меня, сынок!» —
Кричит, неведомо ему:
Костей изломанных мешок
Помочь не сможет никому...
«Скажи, кто в этом виноват? —
Слова громовые звучат.—
Скажи, оплеванный каан,
Скале подобный великан!»
Открыл пошире Кан-Тадьи
Глаза кровавые свои,
Увидел: перед ним была
Великая Очы-Бала.
Застрял куском в гортани — крик,
Злодей от гнева посинел,
Злокозненный его язык
Запекся и окостенел.
Очы-Бала к дверям дворца
Теперь подводит жеребца,
Увидел в нем каан спьяна
Очы-Дьерена — скакуна.
Не помнит, как стреножил он,
Как жеребца швырнул в загон —
Конь похудел теперь, погас,
Видны провалы вместо глаз,
В одном лисица может жить,
В другом синица гнезда вить,
От голода сквозь шкуру так
Весь проступил его костяк,
Повесить можно на ребро
Помоев полное ведро.
«Скажи, могучий мой каан,
Подобный круче — великан,
Скажи, заботливый отец,
Не твой ли это жеребец?»
Не отерев плевок с лица,
Каан увидел, что спьяна
В неволю бросил жеребца
Из своего же табуна.
«Увидел, убедился сам,
Кровавоглазый живоглот,
Коровы твой лизали срам,
Дурь твою видел весь народ!»
Промолвила Очы-Бала,
Вход в подземелье отперла,
Веревку опустив во мглу,
Достала тяжкую скалу,
Коричневатая скала
Как прежде светлою была,
Она блестела, как луна,
И отливала серебром,
Сияла золотом она
Под ясным солнечным лучом.
Но все покои и углы
От нетускнеющей скалы
Кровь леденящею волной
Наполнил ветер ледяной.
«Скажи, великий мой каан,
Солнечноликий великан,
Перед тобой Очы-Бала
Или холодная скала?
Не веришь ежели глазам,
То подойди, потрогай сам!»
С лица плевок не отерев,
Кровавым глазом посмотрев,
Он понял — за Очы-Балу
Он принял светлую скалу.
До времени торжествовал,
Кичился силой Кан-Тадьи,
Теперь в бессилье вырывал
Клоками волосы свои.